Глава 11

Тихая лунная ночь опустилась на Киев, затихла работа в гончарских и кузнецких слободах, смолкло на Подоле шумное торжище. На крепостной стене в нескольких местах мерцали факелы, слышались время от времени оклики стражи, постукивало медное било[105].

Две тени неслышно крались вниз по склону горы. Боярин Фёдор Ивещей поминутно останавливался, переводил дыхание, отирал ладонью мокрое от волнения чело. Беспокойно прислушивался: не гонится ли кто за ними, не скачет ли погоня.

Но ничто покуда не нарушало ночной тишины.

Дело это, скользкое и рискованное, Фёдор не доверил никому. Лишь один старый верный холоп из отцовой прислуги был посвящён в его планы. Как раз он и угостил стражей возле поруба мёдом, попросил выпить «за исцеление боярина Ионы от тяжкой хворобы». После Ивещей всё створил сам: снял с пояса у сонного сотника связку ключей, отпер замки, вытащил из поруба Володаря, вывел его потайным ходом из детинца к увозу и вот теперь, переодетый в свиту из грубого сукна, спешил к переправе, где уже в камышах ждал их старый холоп с двумя свежими конями.

Поначалу шли молча, только внизу, у днепровского берега, Володарь вдруг спросил с усмешкой:

– Почто помогаешь мне, Фёдор? Какая тебе в том корысть? А ежели я вдругорядь[106] опять печенегов приведу?

– Есть корысть, – прохрипел в ответ Ивещей. – Я тебе помог, и, надеюсь, ты того не забудешь. Такожде меня из беды выручишь, если что. Обоим нам князя Владимира держаться ни к чему. Тебя он вовсе прогнал, а я у его в опале. Даже на болгар не взял. И запомни, добр молодец: есть у тя в Киеве друг. И не один. Ага, вон и холоп мой знак подаёт. Вон кони осёдланные. Мчи в степь, друже Володарь. И не забывай, кто тебя от лютой смерти спас. Добрило-то, дружинник, помер ведь от ран нынче. Едва успел я…

– Хорошо, буду помнить. – Володарь легко вскочил на подведённого холопом скакуна. – Клянусь Перуном! Прощай же.

Привязав второго коня за повод к первому, он рысью поскакал к броду. Жёлтая луна освещала его путь.

– Тьфу, язычник нечестивый! Перуном клянётся! – Ивещей плюнул три раза через левое плечо и перекрестился со словами: – Прости, Господи!

Он благополучно пробрался в детинец через тот же потайной ход.

…Утром воевода Александр с обнажённым мечом в руке явился к порубу. К ярости и изумлению своему, он узрел стражей у клети мертвецки пьяными. И хотя двери в темницу были заперты и ключи находились где подобает, но поруб был пуст.

– Где Володарь?! – орал в ярости Александр, тряся за плечи устало покачивающегося из стороны в сторону сотника.

Он едва сдержался, уже хотел снести нерадивому стражу с плеч голову.

Снарядил погоню, сам помчался левобережьем Днепра к Переяславлю, расспрашивал встречных людей, не видел ли кто уходящего в степь молодого вершника. Но всё было напрасно. Воевода и сам понимал бесполезность погони. Было ясно, что кто-то помог изменнику уйти. Кто-то, знавший о смерти от ран Добрилы Пересвета.

«Эх, жаль, тогда же, на поле бранном, не срубил я ему голову!» – Александр со скрежетом вбросил меч в ножны.

С трудом подавил он в душе горькую досаду.

А на дворе Ивещеев в тот день хоронили старого боярина Иону-Блуда. Положили его во гроб в ограде храма Святого Ильи. Скромные это были похороны, куда больше людей шли проститься с удалым дружинником Добрилой Пересветом.

Среди прочих провожали в последний путь славного воина и Предслава с мамкой Алёной. Облачённая в чёрное платье, в траурном повое[107] на голове, Алёна плакала, тихо всхлипывая сквозь слёзы. Наверное, вспоминала покойного своего супруга, тоже сложившего буйную голову в бою с погаными. Глядя на мамку, всплакнула и Предслава. Следом за ними шёл хмурый Позвизд, держа в руке тонкую свечу. Возникла возле Предславы и Златогорка, она тихо шепнула на ухо подруге:

– Беда, княжна! Переметчик Володарь из поруба сбежал!

– Как сбежал?! – Предслава вмиг перестала плакать и испуганно вскрикнула. Вспомнился ей враждебный взгляд исподлобья чёрных очей. Страшновато как-то стало у девочки на душе. Почему так, понять она не могла.

Загрузка...